Газета «Новости медицины и фармации» №15 (742), 2020
Вернуться к номеру
Эксперимент*
Авторы: Ион Деген, д.м.н.
Разделы: От первого лица
Версия для печати
Не хвастовство — констатация факта. Единственный раз в жизни мне удалось создать шедевр. Как? Не знаю. Выплеснулось. Возможно, Господь каждому предоставляет шанс раз в жизни создать нечто замечательное.
Фельетон вырвался из меня, как лава из кратера вулкана.
Не задумываясь, я крупными буквами написал: «Конвалярия майялис — майские ландыши». Это заглавие. Дальше потекло, едва успевал записывать. Метафоры, сравнения, эпитеты вываливались на бумагу. Двусмысленная ирония извергалась из меня уже готовой и обкатанной. Не задумывался над нею. Не искал образы в глубинах сознания. Впечатление было такое, словно я давно знал наизусть этот фельетон. Только бы успеть записать...
В ординаторской царила необычная тишина. Больница спала. Редкие спокойные часы так называемого холодного дежурства. Без приема карет скорой помощи. Без срочных оперативных вмешательств.
Не знаю, сколько времени я писал. Вероятно, недолго. Поставил последнюю точку и начал читать. Смеялся после каждого абзаца. Здорово! Править было нечего. Как мне удалось написать такое чудо?
Тему фельетона подкинул молодой врач скорой помощи, один из группы курсантов-врачей, занимавшихся в нашем хирургическом отделении по линии военкомата. Гинекологи, окулисты, стоматологи, терапевты, даже психиатр натаскивались по военно-полевой хирургии. На случай, если завтра война. Кто-то относился к занятиям серьезно, иногда и с интересом. Кто-то просто коротал время, умудряясь и в операционной не появляться.
Молодой врач скорой помощи относился к умудрявшимся. Он производил впечатление человека, только что вышедшего из состояния анабиоза. Тихий голос. Минимум движений. Деликатность. Легкая услужливость. Никаких усилий. Передать ручку или историю болезни соседу по столу, подать полотенце. Если для этого не надо встать с дивана.
Врачом скорой помощи он стал года за два или за три до появления в нашем отделении. Сразу после окончания медицинского института. Как это еврею удалось остаться в Киеве? Говорили, отец его был какой-то влиятельной фигурой в области искусства. Но достаточно ли этого для протекции? Не знаю.
В отличие от большинства врачей нашего отделения и курсантов он был с этаким налетом состоятельности. Чувствовалось, что даже в эвакуации, будучи ребенком, не познакомился он с голодом. И сейчас, спустя тринадцать лет после окончания войны, он, безусловно, был обеспечен лучше меня, хотя я получал уже восемьсот пять рублей в месяц, а он — только шестьсот.
В группе курсантов было несколько специалистов в своих областях медицины. Как правило, их отношение к хирургии было положительным. А молодой врач скорой помощи к военно-полевой хирургии относился снисходительно. Он как будто оказывал нам честь, находясь вместе с нами в ординаторской.
В отделении я был единственным ортопедом-травматологом. На мне лежала самая значительная часть преподавания, так как, по образному выражению известного врача, война — это травматическая эпидемия. Я был моложе большинства моих слушателей. Возможно, этим в какой-то мере определялось мое почтительное отношение к курсантам. Хотя изредка все же сказывалось мое командирское прошлое. Может быть, оно и было причиной того, что означенный молодой врач относился ко мне несколько подобострастно.
Однажды, когда мы остались наедине в ординаторской после ухода курсантской группы, он заметил, что встречал в «Правде Украины» мои корреспонденции и может оказать мне услугу — подбросить интересную тему. И рассказал действительно забавную историю.
Его начальница — главный врач киевской скорой помощи — решила устроить пикник для большой группы врачей, сестер, санитаров и шоферов в честь Первомая. Второго мая на нескольких каретах они поехали в лес. Вы понимаете? Поехали в лес на каретах скорой помощи! Там они выпивали, закусывали, наслаждались пением птиц, вдыхали запахи весеннего леса. Начало мая. Пора цветения ландышей.
Ландыши и включили механизм зарождения фельетона. Майские ландыши — конвалярия майялис. Знаменитое лекарство. Средство для лечения сердечных заболеваний. Не тема, а конфетка!
Не помню, появилась у меня идея написать фельетон сразу после рассказа врача или поздно вечером, когда я освободился от записей в историях болезни, а больница уснула, устав от боли.
Не хвастаюсь. «Конвалярия майялис — майские ландыши» действительно великолепный фельетон.
На следующий день, когда врачи после работы собрались в ординаторской, я прочитал им свое творение.
Можно подвергнуть сомнению шедевральность фельетона, когда об этом говорит автор. Его можно заподозрить в субъективности, нескромности и даже в хвастовстве. Но для реакции аудитории годилось только одно слово — триумф. Хохотали врачи. Улыбнулся даже всегда мрачный заведующий отделением. Впервые я увидел улыбку на лице этого блестящего хирурга, страдавшего неизлечимой болезнью. Меня обнимали, целовали, осыпали комплиментами и в один голос уверяли: у меня недюжинный литературный талант. Как это они вообще не знали, что я пишу? Ведь от такого фельетона не отказался бы сам Чехов. Да-да, Чехов, а не Антоша Чехонте.
Присутствовавший в ординаторской молодой врач скорой помощи, фактически мой соавтор, на сей раз был не таким сдержанным, как обычно. Он сиял. Он не то аплодировал, не то потирал ладони после каждой фразы фельетона.
За всю свою жизнь я не выслушал столько похвал в свой адрес, как в эти несколько минут.
И тут подал свой голос не присоединившийся к комплиментам заведующий отделением.
— Вы, конечно, написали фельетон для «Правды Украины»? — Он знал, что изредка я пописываю для этой газеты ради пополнения своей нищенской зарплаты. Я ответил утвердительно.
— И сколько вам заплатят?
— Рублей тысячу двести. В полтора раза больше моей зарплаты.
— Неплохо. А вы знакомы с героиней вашего фельетона, главврачом скорой помощи?
— Нет. Даже не представляю себе, как она выглядит.
— Не представляете себе... А представляете, что будет с ней после появления вашего фельетона в республиканской газете? Фельетон, безусловно, появится. Он написан талантливо. Будь я редактором, ни на секунду не задумывался бы над тем, опубликовать его или нет. Но больше половины из семнадцати врачей нашего отделения могут рассказать вам, кого вы облили грязью.
— Простите, Петр Андреевич, я никого не обливал грязью. Я только завернул факт в литературную обертку.
— Завернули...
Тут врачи, которые только что возносили меня на вершину Парнаса, стали рассказывать о героине фельетона.
Оказалось, это не просто женщина, не просто блестящий организатор здравоохранения, не просто руководитель одного из крупнейших киевских лечебных учреждений, а шестикрылый серафим, сеющий добро на каждом шагу. Заведующий отделением прервал поток славословий:
— А вам не пришло в голову, что выезд на пикник, на майские ландыши был продиктован желанием хоть как-то скрасить нелегкую жизнь подчиненных?
Я стоял, перебирая в руках листы, которые только что были источником моего триумфа. Чувствовал себя опущенным в ледяную прорубь.
— Ион Лазаревич, — спросил заведующий отделением, — надо полагать, когда вы писали фельетон для «Правды Украины», вас интересовал не литературный успех, а заработок? Не так ли?
— Именно так.
— В таком случае продайте мне фельетон. Свои тысячу двести рублей вы получите.
К заведующему отделением я относился с огромным уважением. Он этого заслуживал. Но тут я посмотрел на него так, будто от моего взгляда он должен окаменеть. Резко, словно вмазывая ему оплеуху, порвал фельетон на мелкие куски и выбросил их в корзину. Кто-то из врачей ахнул. Заведующий отделением встал из-за стола, подошел ко мне и обнял.
— Спасибо.
Молодой врач скорой помощи угас и незаметно выскользнул из ординаторской.
Погиб мой шедевр, а главное — дополнительный заработок, в котором я так нуждался.
Прошло несколько лет. Не помню, при каких обстоятельствах я познакомился с главным врачом киевской скорой помощи. Помню, что обратился к ней с просьбой. Мне понадобилась карета скорой помощи, чтобы из Бориспольского аэропорта перевезти в нашу больницу моего друга, которому в Крыму оказали первую помощь по поводу перелома бедра. Обстоятельства усугублялись тем, что гроза существенно нарушила расписание прибытия самолетов.
Она помогла мне так, словно слегка передвинула кресло в своем кабинете. К тому времени я уже имел возможность убедиться: это ее стиль, она именно так оказывает помощь, и, описывая ее в день моего единственного литературного триумфа, коллеги даже поскупились на добрые слова.
Однажды в моем присутствии заведующий отделением рассказал ей о фельетоне, о моем художественном чтении в ординаторской, о реакции аудитории и печальном финале опуса. Женщина буквально была огорошена.
— Неужели тот выезд на пикник посчитали криминалом? Кто же вам его так представил?
Я не назвал источник «Майских ландышей». Зачем? Даже не знал, продолжает ли он работать в скорой помощи. Разлука с ним вскоре после описанных событий не была печальной, потом я вообще забыл о его существовании. Но сейчас, вспомнив, решил навести справки.
Это оказалось несложно, так как кареты скорой помощи почти ежедневно доставляли нам больных, и мы были в добрых отношениях со многими врачами их службы.
Кажется, уже на следующий день в ответ на мой вопрос услышал:
— Ах, этот? Неприятный тип. Скользкий. Уже давно у нас не работает. Делает науку. Если с таким же усердием, как работал на скорой помощи, то великие открытия нам не угрожают.
С этим врачом я был в добрых отношениях, поэтому решил спросить о том злополучном пикнике.
В общем, все было так, как в «скелете» моего фельетона. Но благодаря другому углу зрения картина вырисовывалась совершенно непохожая на описанную мною.
Выезд состоялся на пяти старых каретах, только что вернувшихся из капитального ремонта и еще не укомплектованных бригадами. На пикник в три заезда выехали лучшие работники скорой помощи. Это было своеобразной наградой в честь праздника.
— А тот, как вы говорите, скользкий не был награжден?
— Награжден? За что? За нерадивость? Босс считала, что молодой еврейский парень, принятый на работу по блату, выложится, как выкладывается большинство евреев. Именно поэтому она, для которой работа — это все, так относится к евреям и воюет с начальством, чтобы принять евреев на работу. Именно поэтому начальство упрекает ее в том, что у нее не медицинское учреждение, а синагога. Но тот тип не только не вкалывал, а считал, что делает большое одолжение, появляясь на работе.
В такое стечение обстоятельств трудно поверить. Пятнадцать лет я не видел поставщика материала для моего фельетона и понятия не имел, где он и чем занят. И надо же — в тот самый день, когда я спросил о нем врача скорой помощи, я увидел его в парке выгуливающим симпатичного сеттера. Не знаю, обратил ли бы он на меня внимание. Но сеттер бросился ко мне и, стоя на задних лапах, передними доверчиво уперся в мое бедро. Я отозвался на доброе ко мне отношение и стал поглаживать длинное мягкое ухо. Хозяин подошел ко мне и подал руку. Пришлось оставить собаку. Я гладил ее правой рукой. В левой у меня палка. Должен сказать, что рукопожатие не доставило мне удовольствия. Его рука показалась бескостной, правда, не такой мягкой, как собачье ухо. Скорее — вялой. Но хуже всего то, что она была влажной.
Оказывается, он знал, что я защитил докторскую диссертацию и все-таки продолжаю работать простым врачом. А вот он растет и надеется вскоре стать профессором. Сеттер продолжал оказывать мне знаки внимания. Я погладил его и не без брезгливости снова пожал влажную ладонь на прощание.
Что ни говорите, но это не случайность, а закономерность.
В конце той недели ко мне на консультацию пришел старший научный сотрудник института, в котором работал хозяин сеттера. Я с удовольствием ответил на все вопросы консультируемого, а потом, в свою очередь, задал ему вопрос, что представляет собой его сослуживец.
Ответ, надо сказать, меня не удивил. Неуч. Ленив. При необходимости поверхностно нахватан. Тщательно вылизывает все места заведующего отделом. Далеко пойдет.
Наверное, я плохой человек. Ну зачем мне это понадобилось? Но вдруг очень захотелось снова встретиться с этим типом.
Что это? Подсознательное ковыряние в ране, оставленной ненужным, порочным, погибшим шедевром, до уровня которого потом мне ни разу не удалось подняться? Не знаю. Возможно, в ту пору такая мысль даже не рождалась в моем мозгу. Но мне определенно хотелось поставить эксперимент. Уникальный. Не у многих советских граждан была возможность поставить такой эксперимент.
Среди моих пациентов был очень важный чин очень важных органов. Его адъютант, майор, при вроде бы случайных встречах всегда журил меня за очередную, как там считали, крамольную выходку.
Методика задуманного эксперимента была простой, как выкуренная сигарета.
Очень важным органам о моей намечаемой крамоле должно стать известно только из одного источника. Чистый эксперимент.
Прошло больше месяца после встречи в парке. Каждый день, возвращаясь с работы домой, я надеялся на новую встречу. Тщетно. Эх, дурак, не расспросил подробно о его жизни, о будущем, о работе. Я даже не знал, где он обитает и как оказался в нашем парке.
Нежные снежинки неохотно снижались, не желая коснуться асфальта аллеи, где их растопчут и превратят в слякоть. Я шел не торопясь, и все еще мысленно просматривая недавно законченную операцию. Перчаткой я подхватил снежинку и стал рассматривать ее ажурную шестилучевую структуру. Поймал еще снежинку. И еще. У всех все те же шесть лучей. Шесть лучей. Шестиконечная звезда на знамени страны, о которой я мечтаю.
И тут, как выпущенная из лука стрела, из заснеженных кустов вылетел вислоухий сеттер и передними лапами радостно стал колотить по полам моего пальто. Славный пес. Но, грешен, я обрадовался не ему, а тому, что сейчас смогу наконец-то поставить свой эксперимент.
Мы были в перчатках и — ура! — можно было не пожимать ему руку.
Разговорились. Я показал ему снежинку и спросил, как он, еврей, относится к такому подобию — снежинка и звезда Давида. Он что-то промычал. Меня не интересовал его ответ. Мне надо было выдать информацию. И я выдавал. Я заговорил о недавней войне Судного дня. Об очередной победе Израиля. О злобной реакции Советского Союза. Словом, вывалил достаточно крамолы для пополнения моего досье.
Через несколько дней меня, как всегда случайно, встретил майор, адъютант очень важного чина. Думаю, он понимал, что я не верю в случайность этих встреч. Обычное начало разговора. Как дела? Как самочувствие? Что нового?
Прошло добрых пять минут. Неужели отрицательный результат? Неужели я мысленно возвел поклеп на невинного человека? Но тут:
— Ион Лазаревич, для нас не новость ваше сионистское мировоззрение. Но нельзя же все-таки, согласитесь, вот так демонстративно пропагандировать антисоветчину направо и налево.
Я согласился, что нельзя. Охотно согласился.
Удался эксперимент.
